Эрнст Юнгер

Статья из сборника статей Эрнста Юнгера.

Автор рассказывает про вернувшихся с фронтов Первой мировой войны фронтовиков и том, что они увидели в новой Германии. Выражая настроения фронтовых солдат и офицеров, он рассказывает о восприятии произошедшей революции, ее малодушии, алчности и отсутствии революционного запала. Немецкие коммунисты сравниваются с русскими, которым автор дает положительную оценку именно за их непреклонную волю и желание осуществить свою Идею, не считаясь со старым миром. Отсутствие же в послевоенной Германии сильного коммунистического движения, которое могло бы дать вернувшимся воинам идею, за которую можно было бы сражаться, жертвуя собой, и удовлетворить их стремления, в итоге породило самостоятельную политическую и военную силу, которая еще сыграет свою роль в развитии Германии.

Революция и фронтовые солдаты (31 августа 1925 года)

«Фронтовые солдаты воплощают собой самые ценные и отборные силы народа» — такие фразы произносили часто и охотно, когда народ представляли не краснобаи, а настоящие, живые люди с оружием в руках. Тогда это народное представительство было делом чести, а не гешефтом. Но те, кто тогда честно исполняли свой долг, сейчас считаются либо жертвами надувательства, либо полными дураками — и это вполне в духе так называемой революции.

На самом деле, не было бы ничего удивительного, если бы мужчина, вынужденный в течение четырех лет отказываться от всех радостей жизни ради ценностей, намного превосходивших судьбу отдельного человека, в отчаянии схватился бы за голову при виде всего этого разгула бесстыдного и алчного индивидуализма. Тот, кто своими глазами видел голод и малодушие, которое под прикрытием революции пыталось наложить на себя румяна идеализма, кто видел массы буршей самого низкого пошиба, которые с громкими фразами бросились занимать свободные места и катались как сыр в масле до тех пор, пока не проели последние деньги, кто видел все это, тот должен был убедиться в необходимости жесточайших, беспощаднейших диктаторских мер. И даже если бы это чувство — а в случае нашей молодежи это на самом деле не так — проявилось бы в виде реакции, то все равно такая реакция, соотносящаяся с высокоразвитым состоянием общества, стояла бы несравненно выше  той, что привязана к скотским удовольствиям обжорства, лени и полной безответственности. В ноябре 1918 года государство уподобилось команде корабля, которая при виде надвигающейся катастрофы откупоривает бочки с ромом, чтобы есть, пить и веселиться, забыв о стыде и ответственности. Недалеко от них ушли литераторы, желавшие задним числом представить это бесчинство как геройство. Жиденький соус из пацифизма и интернационализма хорошо подходит к блюду без рыбы и мяса, пересушенному рагу из объедков французской революции, от которого стошнило бы даже народные массы.

Иногда спрашивают себя, почему же эта революция не привлекла на свою сторону молодых национальных вождей, то есть прежде всего часть офицерского корпуса, чтобы с помощью вооруженной силы осуществить свои идеи, как то произошло в Париже 1789 года и в ленинской России. Ответ прост. Не было идей, а без них собрать людей (по меньшей мере, ценных) еще сложнее, чем без денег. Люди-то, конечно, были, даже ярко выраженного революционного склада. Но пошли они туда, где стоило жертвовать собой, пошли во фрайкоры, продолжавшие борьбу на восточных границах. Там они выполнили свою работу, но оценить всю ее важность в настоящий момент непросто. Некоторые потирали руки, потому что смогли избавиться от них, ибо, придя к власти без боя, хотели не развития революционной ситуации, а покоя. Они довольствовались фразами вроде «революция на марше», а их вполне хватало для того, чтобы не позволять расслабиться лишенной энергии буржуазии. Единственным, кто, возможно, думал о том, чтобы придать движению силу, был Носке. Однако нужен был человек властного склада вроде Троцкого, а Носке не хотел пачкать рук и пытался усидеть сразу на двух стульях: для рабочих он был лягавой собакой, для офицеров — всего лишь партсекретарем. Его дело не выдержало испытания на прочность Капповским путчем². Выступление же Красной армии не представляло никакой опасности ввиду отсутствия у нее настоящих профессионалов. Пока коммунизм работает только с массами пролетариата, возглавляемого тонкой прослойкой интеллектуалов, он будет вынужден отступать, столкнувшись с движениями, где есть прирожденный вождь или офицер. Тогда у него мог бы быть шанс, опираясь на Россию и объявив войну Франции, привлечь в свой лагерь немалую часть национальных сил, ведь вопрос о собственности — не самый принципиальный из тех, что разделяют нас с коммунистами. Естественно, коммунизм как боевое движение нам ближе, чем демократия, и баланс сил когда-нибудь должен будет восстановиться — мирным или вооруженным путем. Но приходится повторять снова и снова: в тот момент люди вообще не хотели борьбы, не хотели брать в руки ружье, проливать свою кровь, они хотели покоя. Германский коммунист не чета русскому. У того-то была идея, и воплощал он ее любой ценой. Он вел борьбу внутри страны, вел ее на границах. Он делал историю. А у нас состязались краснобаи. В России ради целей, которые, конечно, можно принимать или не принимать, выре­зали целые слои населения, а войска под началом цар­ских офицеров вторгались в Польшу. У нас же в метани­ях между речами в стиле кофеен и совершением гнусных и идиотских поступков обнажалась внутренняя сла­бость. Не хватало расы, мучеников, драматического развития событий, той убедительной логики, которая есть в безжалостной поступи великой идеи, короче, не хватало революции. Вполне можно представить, что какое-нибудь молниеносное развитие событий, не считающееся с жалкой судьбой отдельного индивида, продвинуло бы нас дальше, чем постоянное перевязывание гнойных нарывов деятелями парламента. Русский коммунизм обладает национальным характером. Для него интерна­ционализм только служит поводом для развертывания экспансионистских устремлений. Если бы нашим ком­мунистам хватило уверенности объявить центром такого наполеоновского интернационала вместо Москвы Берлин, то к ним толпами потекли бы сторонники.

Как бы то ни было, но так называемой революции неудалось привлечь в свои ряды фронтовых солдат, и это символично. Под фронтовыми солдатами следует пони­мать не тех, кто столько-то и столько-то месяцев провел на линии фронта — хватало и тех, кто шел туда из-под палки. Фронтовой солдат — это тот, кто сознатель­но борется и гибнет за идею. Но поскольку эти мужи, насколько им хватало здоровья и опыта, с железной не­обходимостью оказывались в самых опасных местах, то именно они воплощают собой понятие фронтового солдата. А та часть современного юношества, что также соответствует этому понятию, органично врастает в сооб­щество старых бойцов. Не сумев привлечь в свои ряды этих мужей, революция тем самым отказалась от симво­лов мужества, чести, храбрости — символов, которые всегда приводили и будут приводить к победе. Как след­ствие, она оказалась в оппозиции к этим кругам, что не сулит для нее ничего хорошего. Если бы она действительно смогла породить великие, бескорыстные идеи, основанные не на инстинктах, а выстраданные и рожденные в глубине души, то лучшие из этих мужей сами бросились бы в ее объятья. В конце войны они были на­дорваны от непосильной ноши и внезапно начали ощу­щать совершенную духовную пустоту. Хватило бы одного-единственного события, достойного жертвы, чтобы они с радостью предложили бы свою помощь. Но на этой ярмарке, на этой распродаже всего и вся нужды в сильных натурах не было. В итоге все силы, что муже­ственно сражались на границах рейха, оказались разби­ты на множество кусочков, как могло случиться только в Германии. И если потом возникали протесты, а ино­гда даже проливалась кровь, то время разбираться, кто прав, а кто виноват, еще не пришло. Когда-нибудь этим людям поставят памятники, о чем сегодня не приходит­ся и мечтать.

Внутреннее одиночество фронтового солдата объяс­няется не тем, что он вдруг оказался в окружении враж­дебных масс (к этому он привык!), но тем, что он стал свидетелем внезапного исчезновения мира форм. Без стройного порядка этого мира было немыслимо выпол­нение долга, и вот он растаял на глазах подобно сну или туману. Именно по этой причине настоящий фронтовик никогда не сможет занять реакционную позицию, ведь его не только предали, но и бросили. Где были об­ладатели титулов и должностей, что делали они в те часы, когда решалась судьба целого? Они увидели превос­ходящие силы противника? Хорошо, но почему тог­да они не сражались? Почему они все еще живы? Где был тот рейхстаг, который во всех других случаях считал своим долгом всюду совать свой нос? Именно это­го не мог понять последний и неизвестный солдат, гото­вый в любой момент оставить укрытие и принести себя в жертву. Вместо того чтобы предстать перед велики­ми вратами во всеоружии, пусть даже по одному, имен­но те, кто был больше всего этого достоин, ускользнули через потайные дверцы. Быть может, этого требовал от них «исторический момент», но исторический момент не равнозначен десятилетиям и столетиям. Пусть бы они и оставались в своих геройских убежищах, мечтая о былых временах! Но им надо было высунуться наружу, когда миновала буря, подняться подобно стае летучих мышей, что гнездятся в старых руинах! Так и оста­лось в душах фронтовиков, наряду с презрением к так называемой революции, тяжелое воспоминание о днях позора и стыда за бесславную гибель старой формы, которая отреклась от самой себя и потому никогда больше не оживет.

Но, в конце концов, форма — не дух, хотя они казались тесно связанными друг с другом. Прошло немало времени, пока фронтовой солдат начал это осознавать. Есть почтенные знаки и символы, и когда они рушатся, у каждого, кто чувствует свою привязанность к почве, сердце обливается кровью. Но знаки и символы, лишен­ные души и жизни, мертвы подобно останкам прошло­го. Они лежат как экспонаты под стеклом музеев и вы­зывают лишь уважение, которое не относится ни к на­стоящему, ни к будущему. Но мы не можем обременять себя саркофагами, живое нуждается в наших силах!

Фронтовой солдат не затаился в щелях. Он и после ка­тастрофы сражался на границах, хотя внутри страны его втаптывали в грязь. В больших городах он создал порядок, позволивший бессильным выскочкам, которых едва не поглотила вознесшая их волна, спокойно вступить в права обладания старым состоянием и растратить его.

Большой вопрос, не было бы лучше, если бы воору­женный фронтовик стоял в стороне и наблюдал, как коммунисты воздают господам «народным уполномо­ченным»³ по заслугам, и вступил бы в бой только тогда, когда обнаружилась бы полная несостоятельность этих людей с их ничтожными ресурсами. Большой во­прос, правильно ли было мириться с той ролью, кото­рую эти господа отвели остаткам старой армии и вновь созданным боевым организациям. В моменты опасности они доставали их как какой-то магический фетиш, использовали их как карманный громоотвод перед лицом бушующих масс, в то время как сами сидели в уютных домах и обделывали гешефты с капиталистами худ­шего сорта. У кого тогда не было желания схватиться за дубинку, разве что у тех, у кого в жилах текла рыбья кровь?! Мы сами лишили себя удовольствия видеть, как рабочие расквитались бы с людьми типа Шейдеманна⁴. В Италии все было по-другому, фашисты спокойно вы­жидали, пока телега полностью не увязла в грязи. Они положили конец позорному спектаклю лишь тогда, ког­да каждый убедился, что дальше так продолжаться не может.

Но у нас не было людей склада Муссолини. Силы имелись, но их либо не использовали, либо бездарно растратили, раздробив на множество частиц. У нас нет даже партии фронтовых солдат; повсеместно господствует убеждение, будто с ними нельзя делать политику, будто надо ограничиться исключительно «сохранени­ем памяти», собираясь на праздники и дружеские по­пойки. Возможно, для армии, для рейхсвера заниматься политикой и неправильно, но старый солдат, достойно представлявший народ в тяжелейшие времена, не толь­ко имеет безусловное право, но и просто обязан требо­вать политического руководства. Лозунги вроде «По­кой и порядок» могли быть уместны после 1806 года, но сегодня у нас есть все основания быть очень неспокой­ными!

По псевдореволюционным деятелям уже давно пла­чет виселица! Селевой поток сошел, настало время для настоящей революции!

Примечания:

1 — Фрайкор или фрайкоры (Freikorps) — состоявшие из бывших солдат и офицеров добровольческие отряды националистического и радикально-консервативного толка (их насчитывалось более 65), которые в 1918-1919 гг. сражались с больше­виками в прибалтийских государствах, принимали участие в подавлении левых выступлений в Берлине («Восстание спартакистов»), Бремене, Гамбурге, а также в разгроме Баварской Советской Республики. На базе фрайкоров в 1922-1923 гг. соз­давались военизированные политические союзы (Bünde): «Организация Консул», «Союз Викинг» (бригада капитана Эрхардта), «Союз Оберланд» (под началом Беппо Рёмера), «Вервольф» и др. Министр рейхсвера Густав Носке и гене­рал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург поначалу поддержи­вали деятельность фрайкоров, но потом государство объявило их вне закона. Члены союзов участвовали в подготовке поли­тических убийств, самым громким из которых стало убийство известного публициста и министра иностранных дел Вальтера Ратенау, совершенное 24 июня 1922 г. на берлинской вилле по­литика террористами Керном и Фишером. Судьба молодого поколения фронтовиков, непринявшего Веймарскую респу­блику, была блестяще описана в бестселлере Эрнста фон Заломона (1902-1972.) Вне закона (Salomon Е. v., Die Geächteten, Berlin: Ernst Rowohlt Verlag, 1930). Автор сам служил во фрайкоре, отсидел пять лет за соучастие в покушении на Ратенау, затем публиковался в редактируемых Э. Юнгером национал-революционных журналах и сборниках. Подробнее о фрайкорах см.: Акунов В. В., Фрайкоры. Германские добровольческие отряды в 1918-1923 гг., М.: Огни, 2004.

2 — В марте 1920 г. в Берлине праворадикальные силы произве­ли путч под началом прусского политика Вольфганга Каппа (1858-1921) и генерала Вальтера фон Люттвица (1859-1942) в Берлине. Руководство рейхсвера отказалось выступить про­тив путчистов. Носке вынужден был взять на себя ответствен­ность и уйти в отставку. После этого началась ускоренная де­мобилизация фрайкоров.

3 — С 10 ноября 1918 г. по 13 февраля 1919 г. Германский рейх управ­лялся Советом народных уполномоченных, который фактиче­ски представлял собой кабинет министров.

4 — Филипп Шейдеманн (1865-1939) — социал-демократ, 9 ноября 1918 г. провозгласил в Берлине республику. Занимал пост рейхсканцлера с февраля по июнь 1919 г.

*

«Revolution und Frontsoldatentum», Gewissen, Berlin, 7. Jg., № 35 vom 31. August 1925, [S. 2-3]. Gewissen (Совесть) считался рупором идей «немецкого социализма». Журнал издавался Эдуардом Штадтлером, а ведущим редактором в нем был Артур Меллер ван ден Брук.